Операция «Шедевр»  - Роберт Уиттман

Благодаря этой первой важной встрече ставки поднялись для всех. Французская полиция оценила ситуацию и организовала мероприятие в новом музее на набережной Бранли, где выставлены артефакты коренных народов Азии, Австралии, Северной и Южной Америки, Африки и Полинезии. Это был один из самых интересных и разнообразных музеев, какие я видел. При его проектировании основной темой стали джунгли: снаружи он утопает в зарослях деревьев и травы, внутри устроены темные переходы, экспозиции слабо освещены. Легко заблудиться.

Руководил собранием подполковник жандармерии Пьер Табель, начальник отдела по борьбе с преступлениями в сфере искусства. Андре, офицер под прикрытием, который подарил мне первую зацепку, дал Пьеру хорошую оценку: восходящая звезда жандармерии, мудрый, понимает тонкости политики, будущий генерал. Он занимался деликатными делами, его отдел нередко участвовал в международных операциях и расследованиях, где жертва была знаменитой, богатой или связана с видными политиками. Пьер понимал, что тут нужны осмотрительность и нестандартный подход. Судебные органы готовы были смотреть на это сквозь пальцы.

Мы с Пьером обсуждали наши дела по телефону с сентября, и он мне нравился. У нас сложились тесные рабочие отношения, и я чувствовал, что мы добьемся успеха. Я сразу понял, что Пьер хороший начальник: поощряет своих людей, не сует всюду нос без причины и не чинит бюрократических препятствий. Он понимал, что дела в сфере искусства нельзя расследовать так же, как другие секретные дела, и мы оба думали, что цель — вернуть бостонские картины, а не во что бы то ни стало арестовать кого-нибудь во Франции. Вдобавок, как он объяснил мне, максимальное наказание во Франции за кражу любого имущества — всего три года тюрьмы.

Накануне Пьер встретил меня по прилете в аэропорт Шарль-де-Голль из Филадельфии — жест одновременно вежливый и мудрый. Он перехватил меня до того, как я успел поговорить с кем-то еще, в том числе с коллегами из ФБР в посольстве США, и по дороге в город мы обсудили дело, побеседовали о результатах моей работы под прикрытием в Штатах и успехах Пьера в прослушивании телефонных разговоров и наружном наблюдении и решили, что Санни и Лоренц, вероятно, организуют продажу картин из музея Гарднер где-нибудь во Франции.

Пьер уже предупреждал, что не сможет контролировать все нюансы операций здесь. По его словам, в таком громком деле захотят засветиться многие руководители самых разных служб: постоять на трибуне на пресс-конференции, сфотографироваться. «Все захотят кусок этого пирога», — повторял Пьер. Он предупредил меня, что начальник отдела секретных операций SIAT, скорее всего, потребует главную роль. Поскольку французское законодательство не так давно стало регулировать работу под прикрытием, шеф SIAT предпочитал действовать осторожно, и это иногда досаждало авантюристам, занимающимся преступлениями в сфере искусства. Я же предупредил Пьера о субординации и протоколах в ФБР, и мы оба согласились, что войны за власть и внутриведомственное соперничество по обе стороны Атлантики могут усложнить ситуацию.

Конечно, на франко-американской встрече в тот день глава SIAT выступил сразу за Фредом: он объявил, что планирует вовлечь в дело французского офицера под прикрытием. Я объяснил, что Санни, скорее всего, будет сопротивляться появлению четвертого человека. Я даже набросал на бумаге тот самый треугольник и пояснил его словами Санни: «Здесь должны быть только мы трое». Руководитель SIAT ответил, что это невозможно.

— Во Франции есть ордер на арест Лоренца, — сказал он, — он не может сюда приехать. — И усомнился, что мне разрешат работать под прикрытием во Франции. Он пояснил, что новый французский закон о работе под прикрытием очень сложный.

— Конечно, я понимаю, — ответил я, стараясь не спорить на виду у такой толпы. Если то, что сказал глава SIAT, правда, две трети нашего треугольника — Лоренц и я — не смогут участвовать в сделке во Франции. Ничего хорошего это не предвещало.

Самые обнадеживающие новости сообщили два офицера из ведомства Пьера, руководившие группами прослушки и наружного наблюдения. Одна из них (дама) заявила, что «на девяносто девять процентов уверена»: картины из музея Гарднер у банды, с которой общается Санни.

Пьер добавил:

— По телефону они общаются с человеком в Испании условным шифром. Но его легко понять. Они говорят о поиске квартир для кого-то по имени Боб. Одна, по их словам, на улице Вермеера. Вторая — на улице Рембрандта.

— Вы знаете того, с кем разговаривает Санни? — спросил кто-то.

— Да, — сказал французский наблюдатель. — Это корсиканцы, известная банда[31].

Корсика, французская территория в Средиземном море, кишела организованными преступными группировками, а сотрудников национальной полиции там не жаловали, как и агентов ФБР в Пуэрто-Рико.

После встречи Фред подошел к Пьеру. Я услышал, как бостонский начальник снова упомянул о пистолете, и Пьер ответил: «Извините, но…» Я подошел к Пьеру и отвел его в сторону, чтобы извиниться.

— Нет проблем, — сказал Пьер и понизил голос. — У меня тоже неприятности. То, что сказал мой босс из SIAT, — будто ты не сможешь работать во Франции, — неправда. Но он босс, и я не могу выставить его на посмешище перед американцами.

Я покачал головой. Слишком много поваров[32]. Слишком много контор ФБР. И французских правоохранительных органов. И конкурирующих сторон. Это не сулит ничего хорошего для такой сложной операции под прикрытием, требующей скорости, гибкости, творческого подхода и риска.

Пьер, казалось, почувствовал, о чем я думаю, и произнес:

— Как я уже говорил, в этом деле у нас будет много начальников. Каждый хочет кусок пирога.

Когда мы вернулись в США, ответственный за дело агент в Бостоне, Джефф Келли, собрал необходимые документы для серьезного секретного расследования: форму на семь страниц под названием FD-997. Он определил стоимость картин из музея Гарднер в пятьсот миллионов долларов, подытожил многочисленные мероприятия ФБР, направленные на их поиски, начиная с 1990 года, и изложил план операции под прикрытием во Франции.

Вдобавок Джефф дал этому делу название: операция «Шедевр».

Через несколько недель после парижской встречи Лоренц позвонил мне и сказал, что мы будем покупать картины в Испании, а не во Франции.

Для меня смена места была кстати. Я обзавелся множеством друзей в испанской полиции еще во время операции в Мадриде — в их содействии можно было не сомневаться. У меня на стене висела медаль от испанского правительства, и самая богатая женщина страны была передо мной в долгу.

— Хорошо, нет проблем, — ответил я Лоренцу. — Люблю Испанию.

— Санни хочет знать, какая тебе нужна сначала: «большая» или «маленькая».